Оказывается, мешало. Одно из препятствий заключалось в том, что «личная его [Пушкина] церковность не была достаточно серьезна и ответственна»[3]. По этой причине «взор его в жизни церковной не устремился дальше Святогорского монастыря и даже м. Филарета»[4]. Что значит «даже»? Что фигура митрополита Московского Филарета была какой-то легковесной, на которой стыдно было задерживаться такому гению, как Пушкин? Неужели Пушкину для «предстояния» подходили только Серафим Саровский да Господь Бог?
Рассуждения одного из самых авторитетных представителей русской религиозно-философской мысли Сергея Булгакова мы выбрали как живую иллюстрацию давней и устойчивой тревожности общей ситуации в этой пограничной области культуры. Находясь в точке соприкосновения светского поля с церковным, эта область оказалась под жестким прессингом «предмнений», то есть заранее сформированных «программ» мысли и поведения фигур той и другой стороны. Так, Пушкин, как атеист и язычник, должен быть всегда прав (или всегда неправ) перед «архаистом»-священником. Не важно, имеем ли мы дело со Священником-персонажем («Пир во время чумы») или живым «монахом» Филаретом. Скажем о том же, но более определенно, чтобы искажения обозначились рельефнее: из-за «предмнений» Пушкин и Филарет оказываются лишены такой мелочи, как «свобода совести». Они не могут поступить самостоятельно, или, что то же самое, их самостоятельность игнорируется. Потери при таком подходе едва ли возместимы.
С предположения, что «свобода совести» все же у них была, мы и займемся диалогом Пушкина с митрополитом Филаретом.
...
Полностью: https://magazines.gorky.media/novyi_mi/2012/7/vnemlya-arfe-serafima.html