Народ- цареубийца
Всем нам в школе, а кому-то еще и в вузе все уши прожужжали о народе, как главном герое «Бориса Годунова». В нем, в народе, изображенном Пушкиным, только-де и живут сермяжная правда и нравственное чувство.
А вот если вдуматься, то приходится признавать, что народ стал… цареубийцей, а законный царь Феодор Борисович – первым в истории России убиенным государем. И тогда целое десятилетие Смуты не покажется нам досадным историческим недоразумением или случайностью.
Начинается трагедия с того, что народ прогневал Бога, нарекши владыкою себе цареубийцу, а заканчивается тем, что народ сам становится цареубийцей. Вот она, «настоящая беда Московскому государству»!
Конечно, могут возразить, что убил царя Феодора не народ, а вполне конкретные лица «из ближайшего окружения», и что народ отнюдь не был един в желании «вязать, топить «Борисова щенка» («Да гибнет род Бориса Годунова!») и лишь «поддался на провокационные призывы». Находились в его числе те, кто жалел «несчастненьких». Но ведь поддался же! И ринулся кровожадною толпою в царские палаты убивать законного царя, только все совершилось без его участия.
И если первый грех – избрание святоубийцы Годунова на царство, - по земным меркам, более или менее извинителен, учитывая «чистоту выборов» и «избирательные технологии», то здесь оправдания уж нет. А тут еще тотчас же после цареубийства и радостный крик: «Да здравствует Царь Димитрий Иванович!»
Именно так завершалась у Пушкина его «комидия», а ремарка «Народ. Безмолвствует» появляется уже в печатном виде, и споры одно время шли, кто поменял финал: сам ли Пушкин или же ценсура. Советские филологи бьются за то, что сам Пушкин. А как оно было в действительности, Бог весть.
Но даже если убрать реплику «Да здравствует Царь Димитрий Иванович!» и заменить ее на «Народ. Безмолвствует», свидетельствующую об осознании народом всей глубины им содеянного, то факт цареубийства этим все равно не отменяется. И как тут не вспомнить, например, Н.Ф. Филиппову с ее «Пушкин показал в своей трагедии и громадную нравственную силу народа. Народу принадлежит свое, особое слово в оценке добра и зла».
Правда, и здесь у цареубийцы находятся искусные адвокаты. «Некоторые из пишущих о “Борисе Годунове”, – пишет сия ученая дама, - склонны думать на основании этой сцены, что именно народ и губит Феодора. Но такому толкованию противоречит сцена, следующая сразу же за этой. “Феодор под окном”. “Ксения под покрывалом подходит также к окну”. Хотя дети царя под стражей, не народ лишил их свободы.
Свидетель и участник этой сцены, народ показан здесь с другой стороны: он выступает как судья —мудрый и справедливый. Одному из толпы жаль детей: “Брат да сестра! бедные дети, что пташки в клетке” (отметим это выразительное сравнение с типично народным “что” в значении “как” и ласкательный эпитет “бедные” — “несчастные”; в таком же значении только что было употреблено это слово самим Феодором, сказавшим из окна нищему: “Поди, старик, я беднее тебя, ты на воле”). У другого человека из толпы нет ни жалости, ни снисхождения: “Есть о ком жалеть? Проклятое племя!” — “Отец был злодей, а детки невинны”. “Яблоко от яблони недалеко падает”.
Два разных мнения, и в каждом из них своя истина». Все так, однако «вязать и топить Борисова щенка» те же сострадальцы («богоносцы Достоевские») несутся в Кремлевские палаты, живо откликаясь на призыв безымянного «активиста». И не слышно ни единого голоса, призывающего остановить цареубийство. Вот такой судия – «мудрый и справедливый». А ведь именно убийство царевича («святоубийство») было главным обвинением царю Борису.
Щекотливую тему «народ-цареубийца» предпочитают обходить за версту советские литературоведы, включая академика М.П. Алексеева, глухо намекнувшего, впрочем, со ссылкой на Белинского, на «существование проблемы».
В известной 10-й статье о Пушкине – «Борис Годунов» - Белинский пишет: «Крик мужика на амвоне лобного места: “вязать Борисова щенка!” ужасен, - это голос всего народа, или, лучше сказать, голос судьбы, обрекшей на гибель род несчастного честолюбца, взявшего на себя бремя не по силам... Пушкин непременно хотел тут выразить голос судьбы, обрекшей на гибель род злодея, цареубийцы...
Превосходно окончание трагедии. Когда Мосальский объявил народу о смерти детей Годунова, - народ в ужасе молчит... Отчего же он молчит? разве не сам он хотел гибели годуновского рода, разве не сам он кричал: “Вязать Борисова щенка”?.. Мосальский продолжает: “Что ж вы молчите? Кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!” - Народ безмолвствует...
Это - последнее слово трагедии, заключающее в себе глубокую черту, достойную Шекспира... В этом безмолвии народа слышен страшный, трагический голос новой Немезиды, изрекающей суд свой над новою жертвою - над тем, кто погубил род Годуновых...»
Белинский в своем раже был столь же глубоко партиен и «народен», сколь и «простодушен». Можно подумать, ему и в голову не приходило, что «глас Немезиды» - это и суд над народом, ставшего по сути цареубийцей.
И далее: «Нет, народ никогда не обманывается в своей симпатии и антипатии к живой власти: его любовь или его нелюбовь к ней - высший суд! Глас Божий - глас народа!»
Изворачивался Виссарион Григорьевич, точно уж под вилами. Но что для убиенного «судьба», то для убийцы – осознанное действие. Зато «неистовый Виссарион» создал традицию «народолюбия». Нет, не зря все же современники называли критика «неистовым». Замечательное слово, «неистовый», означающее, по Далю, исступленный, свирепый, зверский, бешеный, яростный, беснующийся, лютый, дикий, лишенный всякого смысла и рассудка.
«Бесом обуянный».
Однако замалчивание советским литературоведением темы «народ-цареубийца» было вдвойне странно в стране, провозгласившей цареубийство гражданской доблестью. Иначе как следует понимать «прославление» всякого рода «народовольцев»? Но если цареубийство – гражданская добродетель, а «царя расстреляли правильно», то отчего же тогда и не представить «дело царя Феодора Годунова» «справедливой местию народной», а то и «возмездием»?
Странно, но оправдывающие убийство последнего русского царя официоз тоже предпочитал обходить эту тему, глядя куда-то в потолок, а не в глаза. Вместе с тем, все без исключения советские литературоведы расценивают реплику «Народ. Безмолвствует» в качестве молчаливого осуждения народом убийц царя Феодора и его матери. Ну да, ведь «народ» в пушкинской трагедии – «творец истории» и «хранитель нравственности».
Легко, конечно, обвинять «пушкинский народ» в тягчайшем грехе, только сами-то мы разве лучше? Мало ли народу, оправдывающего убийц последнего Русского Царя, бродит среди нас и по-прежнему смакует это злодеяние почти столетней давности и доказывает его с пеной из ушей его «правильность»?